Такая жизнь вполне устраивала. От и до. Книги, надушенные девочки с пышными и не очень формами. Садятся на колени, норовя задрать собственные юбки выше талии, а майку Маркуса.. стянуть вообще. Только вот однажды стало понятно, что жизни-то до этого, в общем-то, и не было. Хотя, несомненно, прогулки под луной в виде огромного мохнатого чудовища – жизнь, куда ж без неё. Яркие мазки в оной, если точнее. А вот с появлением Бельмора – всё становится на места. Аккуратно так, по полочкам, как книги в магазине.
И Маркус терпит. Точнее даже нет, не терпит вовсе, ему нравится. Но он же гордый, не признает ни в коем случае, что ловит кайф от того, как Кай врывается в его дни, в его личное время, в его личное пространство. И эти взгляды его – щенячьи, молящие о чем-то.
Маркус не понимал сначала, чего это Бельмор на него так глядит. Ну не понимал – дятел дятлом. А потом увидел такой же взгляд у девчонки, проснувшейся на утро с ним в одной кровати. Только у нее взгляд совсем потухший был, но выражение – то же. И такое какое-то тихое, надтреснутое «я тебя люблю». Девчушка та, к слову, с вещами была отправлена на порог. И дверь надо было обязательно громко захлопнуть, прибавив едко-тихое «подрасти сначала, дурра».
Маркус считал себя взрослым. Ну как, может и не в возрасте дело – двадцать три это еще е цифра. Дело, наверное, в пережитом. В том, какие воспоминания остались с детства. В том, как они цеплялись больно в шрам на ребрах – грубый, рваный, узловатый. Но Маркусу, в общем-то, было похрену. Он считал себя взрослым. И точка.
А еще он подозревал, что Бельмор в него влюбился. И чем больше Маркус об этом думал, тем сильнее начинал себя ловить на ревностных мыслях.
Очень сильно.
Очень больно.
Очень.. очень.
Всего полгода прошло со знакомства, а Грим так и не знает, какого черта с ним происходит. И от того усиленно соблазняет девушек по клубам, пока Кай обжимается с очередным слащавым мальчишкой. Кай был не такой, как эти. Совсем не такой. Кай был немного грубый. А еще он был.. ну.. Кай.
И нервы уже не к черту.

Грим ухмыляется, глядя, как к Бельмору липнет мужик лет под тридцать. Под майкой в облипку проступают зачатки пивного живота. Лысина блестит потом. Грим наблюдает. Бельмор улыбается, смеется. Тихо как-то, иногда оглядываясь затравленно на стоящего поодаль Грима, которому пятью минутами раньше было сказано «иди домой, всё хорошо». И когда блондин выкрикивет тихое «эй» на настойчивые и грубые посягательства, Маркус не выдерживает. Волк внутри скалит зубы. И было так просто подойти, развернуть мужика за плечо и с размаху врезать по наглой роже. На душе становится легко. Мужик не злобный – поворчал и свалил, обливая походя всеми возможными лестными эпитетами. Грим спокоен. Закуривает, бредет рядом с прифигевшим Каем.
- Ну и зачем? Тебе-то чего до его домогательств было? – В глазах Бельмора опасное любопытство.
- Заткнись, дебил. Спасибо сказать должен. – Разговор окончен. Не видишь, что ли?

Маркус приходит к Каю. На морде лица – хитрющее выражение. Мимолетом здороваясь с порхающей по кухне maman, Грим поднимается к Каю и, потирая руки, выдает: «Щас будем строить дом». И строит. Это его большой секрет. Как и Кай – тоже большой, но не такой уж и секрет. Но всё равно. И теперь в комнате Бельмора красуется детский домик из подручных средств – простыней, подушек, стульев и одеял. Маркус доволен. Он так и говорит, лежа на спине и разглядывая дурацкие узоры в цветочек на простыне-потолке.

Грим старается не обращать внимания на то, как Кай на него смотрит. Как Кай ведет себя рядом. Как Кай трепетно дышит. Грим старается не обращать внимания. И по этому обращает его еще больше, чем хотелось бы. Нервы ну совсем не к черту. От Кая вкусно пахнет.

В полнолуние, каждый раз отнекиваясь, Маркус слоняется по глухим переулкам, по парку, пугая неосторожных прохожих взглядом изумрудных глаз из темноты. И думает, отчаянно думает, оставляя борозды на деревьях и мягкой кирпичной кладке. Думать Маркус не любит от слова «совсем».

Бельмор смеется, а Маркус хмурится. Двадцать третий день рождения они встретили вместе. Вдвоем. Потому что Грим философски изрек «а шли бы они все..» и утащил своего блондина к себе. Да. Своего. И именно к себе. И кажется, тогда был первый раз, когда кто-то посторонний оказался у него дома. И Кай бродил по его комнате, разглядывая стену, заклеенную плакатами, вырезками из комиксов и страницами газет-журналов. Смеялся, тыкая в пузо плюшевому единорогу кислотно-оранжевого цвета. Грим комментарии давать отказался. Кай тогда подарил ему подвеску на длинной железной цепочке – простецкий ключик. Кажется, что-то когда-то открывал. Медный, пахнущий металлом, кисловатый на вкус – дурак Марк проводит кончиком языка по отполированной замком и касаниями поверхности. Маркус смотрит на Кая. А Кай не может оторвать глаз. Слишком пошло. Слишком откровенно.
А потом они пьют чай. С ежевикой.

Последний вопрос бесит до зубовного скрежета. «Почему тебя опять не будет в полнолуние?». Маркус злится, хлопает дверью и уходит. А ночью сходит с ума. Ну, он так считает. Потому что приходит мысль – сходить в гости. А почему бы, собственно, и нет? И по этому оборотень двух с лишним метров роста пробирается по Французскому кварталу, находя нужный дом. Осторожно забирается на второй этаж, шелестя крашеным деревом под когтями. Кай спит. Окно открыто. А Маркус, словно заправский вор, еле протискивается в оконную раму, клацая когтями по полу, утопая в старом ковре. Он помнит, что эту ночь мать Кая проводит у подруг. Он помнит. Волчья пасть скалится в ухмылке. Грим проходит по комнате, осторожно принюхиваясь.
От Кая вкусно пахнет. Он такой спокойный во сне. Тихий. Словно щенок. Грим упирается когтистыми лапами в подушку по обе стороны от растрепанной башки Бельмора. И рычит – хрипло, утробно, скаля клыки. И усмехается внутренне, когда Кай кричит. Сначала, кажется, во сне. Тихо, но однозначно. И потом – когда распахивает глаза и фокусирует взгляд на горящих в темноте комнаты волчьих изумрудах. Снова кричит, и волк внутри неприязненно скулит. Оборотень прижимает уши к широкой голове и снова рычит. Громко, требовательно, заставляя блондина заткнуться.
Медный ключик холодно касается бельморовской груди.

Нет, крышу и правда снесло. Окончательно. И бесповоротно. Марк это может сказать с уверенностью. И подтвердить той грубоватой нежностью, что проснулась, пока разглядывал нервничающего Кая. Паникующего Кая. Бледного, успокоившегося Кая. Волк шумно выдохнул, заставив мальчишку зажмуриться. Удар в предплечье – ничего не значит. А Бельмор тем временем, кажется, заснул. Выдохся, бедненький, эмоционально. Волк ведет шершавым языком по чужому предплечью. Облизывается, запоминая запах. Дурацкое чувство. Непонятное. Неправильное. Натурал внутри орет и беснуется.
Здравствуйте. Меня зовут Маркус. И я влюбился в парня.
Кай засыпает. Крепко. Дышит глубоко и размеренно. И Гриму совсем не хочется уходить. И ему плевать, что на утро он, вообще-то, останется без одежды. Единственное правильное для него сейчас решение – свернуться огромным плюшевым клубком темно-серой шерсти у кровати. И спать. Спать, одним глазом следя за плывущей за окном луной. Спать.
Маркус спит. И в этот раз совершенно незаметно для себя меняется. И спит дальше. И только лишь слабо ворчит, мазнув ладонью по ковру, когда чужая пятка упирается в бок. Снится, как обычно, луна. Постоянная, преследующая даже днем, видимая только ему. Везде. В отражениях витрин, в фонарных стеклах, в глазах улыбающегося напротив чуда.  Во сне Маркус нерешителен. И не знает, что сделать, когда его просто так берут за руку. И не знает, что делать, когда в нос ударяет терпкий сладкий запах – слишком близко. И не знает, не знает совсем, как ему быть. Смотрит на солнце. И там, во сне, солнце – это луна. И всё на своих местах.

Грим просыпается, потягиваясь. Как-то задним числом понимает, что Кая в комнате нет. Развалившись на полу в позе морской звезды и совершенно не думая о собственном виде, Грим прогоняет в голове события минувшей ночи. И чувствует себя полным дураком. Смеется тихо, уткнувшись носом в ладони, лохматит себе волосы и скребет двухдневную щетину. Устал. Или нет – не проснулся.
Вставая и хрустя позвонками, Грим оглядывается, чувствуя в воздухе тяжелый аромат воды. Водопроводной. И кофе – обязательно кофе. На которое обращать внимание как-то не хочется. В голове что-то щелкает. И думается – а пускай. Будь что будет.

Грим бесшумно совсем, словно призрак, словно кошка, а не какой-нибудь там двухметровый волк, крадется в сторону ванной. Открывает дверь. И тут же тихо за собой закрывает. И смотрит. Смотрит во все глаза. И понимает, что если еще один шаг, то думать уже поздно. Вот совсем поздно. Так что либо свалить по добру по здоров. Либо.. Хотя куда он, без одежды-то. Надо потом, наверное, заставить Кая сгонять до его квартиры и попросить притащить тряпья. Он, Кай-то, на размер поменьше будет.
Маркус усмехается своим мыслям.
Маркус определенно сходит с ума.
Делая шаг вперед. И еще один. И еще. Пока не приходится тянуть на себя мутновато-стеклянную дверь душевой кабинки. Пока не приходится делать еще шаг вперед, становясь на мокрые плитки.

А дальше – ну совсем не то, чего ожидали бы от Маркуса.
Ну.. те. Другие. Которые ему не нужны. Теперь. По определению.
Он это знает точно.

Маркус кладет ладони на каевы бёдра. Маркус целует Кая в плечо. Маркус молчит, прижимаясь животом к напряженной спине. Маркус знает, что раньше возбудить его так быстро было не просто. Ухмыляясь, Грим целует. Плечо, шею. Зарываясь ладонью в короткие светлые пряди, заставляет наклонить голову вперед, касаясь губами резко выступающих позвонков.
Плевать. Ну правда.
Теперь ясно, чего так всегда хотелось.
Вот этого.

Он разворачивает Бельмора к себе лицом. И смотрит. И улыбается. Он же раньше так никогда не делал. Ну никогда. С парнями. Ну ни разу. Вода стекает по лицу, заставляя хватать иногда воздух ртом. Ресницы мокнут и тяжело тянут веки вниз. Он смаргивает. И снова – щелк! – как сиюминутное озарение.
Прижать Кая к холодной кафельной стене. Прижаться к Каю горячим телом. Ладони скользят от плеч по рукам. Там, где маленькие немудреные татуировки. Вниз, по ребрам, чувствуя ответные объятия. Смелея всё больше. Оглаживая бедра. И целуя. Всё это время целуя.
А целовать Бельмора – о боги – это прекрасно. Сладко. Тепло. Колко. Солнечное сплетение переполняется щекотливыми ощущениями. Те самые бабочки, а? Маркус сходит с ума. По-хорошему. Ему так нравится. Вот правда. Он целует, снова и снова, пробуя чужие губы, чужие ласки дрожащими руками. И хочет еще. Еще и еще. Губами мокрую дорожку поцелуев по щеке, по острой линии скулы, по шее, задевая поцелуями бьющуюся отчаянно жилку. По плечу к ключицам – там, где какая-то дурацкая надпись, которую разобрать – так это мастером надо быть. Самым настоящим. Он когда-нибудь им станет.
А потом снова будто кто-то щелкнул выключателем. Вся бравада куда-то схлынула. Остались только капли теплой воды, Кай, прижимающийся то ли к стене, то ли к Гриму. И сам Маркус, уткнувшийся лбом куда-то Бельмору в шею.
- Где-нибудь пишут для этого инструкции? – Хрипло, с тихим смехом. Чтобы не показать, что внутри просыпается самая настоящая паника.

Маркуса рвет на части.
Рвет. На. Час-ти.
От слов Кая в глазах темнеет. А попытки дышать глубоко и с расстановкой пляшут в темпе вальса псу под хвост. Маркус определенно псих. Подсознание пищит, что любить одного – это еще не быть геем. Да. Ведь правда? Ну правда же? Он же его одного.. и на остальных ему плевать. Девочки ему нравятся, девочки. А Кая он любит, Кай ему не просто так нравится.
От ощущения податливого горячего тела под ладонями оборотень совсем дуреет. И тихо шепчет в ответ, в губы, в улыбку.
Тебе не страшно, Кай? Ты ведь орал ночью, как резаный. Ты ведь видел меня. Меня настоящего, меня – зверя. Тебе не страшно? Ни чуточки? Ведь если ты меня сейчас позволишь.. вот если позволишь – то ты будешь в моей жизни полностью. Даже в полнолуние. Ты смиришься с тем, что привязал к себе чудовище?
Маркус замолкает, прижавшись лбом к лбу Бельмора. Нервы-то не к черту. Чего же ты от меня хотел? Мысли дурацкие, совсем.
Сил хватит. Наверное. И Маркус еще потом в течение целых календарных суток пытается, отчаянно пытается не думать о том, что сделал. Что случилось. Как случилось. С кем случилось.
Подхватить Кая за аккуратные ягодицы и поднять над полом, заставляя обнять ногами за талию – это так легко, вот честное слово. Хотя Кай, вроде бы, как раз таки не легкий мальчик. Вот ведь черт с ним. Когда хочется – и не такое сделаешь.
И по глазам Бельмора Маркус видит – блондин чувствует, как ему, Гриму, хочется. Как сильно ему хочется. Оборотень усмехается, снова целует.
Он смутно понимает, что делать дальше. Но как-то инстинктивно. Делает. Да. И всё оставшееся и, признаться, недолгое время сводится к чувствам и эмоциям. К теплу внизу живота, к ощущению каевых ногтей на плечах, к восприятию.
Маркус теряется на секунды, но тут же вновь находит точку опоры. Как там сначала?.. Сначала подготовить. Ей богу, хоть самостоятельно инструкцию пиши. Боги.. Боги, как же это всё глупо-то! Ведь такой момент.. ну.. чувственный, интимный. Личный. А он, придурок, думает совсем о другом. И никак не может понять, правильно ли делает?
Бель мор перестает жмуриться и, стукнувшись затылком о кафельную стену, издает какой-то полузадушенный стон. И волчье чутье ловит эмоции – положительные. Значит – правильно. Значит – всё хорошо.
И Грим становится на ступеньку выше где-то в собственных мыслях. Перехватывая Бельмора поудобнее, прижимает его плотнее к глупым синим кафельным плитам с утятами.
Кай теперь принадлежит ему. Кай теперь – его. Весь, полностью. Кай горячий, тесный и охуительно как хорош. Кай дышит рвано, хрипло, срываясь на стоны. Маркус хрипло же рычит, цепляясь осторожно поцелуями-укусами за бельморову шею, за плечи, ключицы. Остановиться сейчас – это как страшная пытка с летальным исходом. Грим ни за что не остановится. Он же волк. Он же хищник. И пока жертва не будет полностью принадлежать ему – хрен бы там.
И первые пару мгновений-движений даже не приходит в голову, что Бельмору может быть больно. Что у него-то это и правда первый раз. И Маркус спохватывается только спустя минуту. Или две. Или все три. Замедляет темп, рвано дышит, смотрит в глаза с немым вопросом. И в ответ получает хрипло-злобное «остановишься – убью».
Оборотень не остановится. Нет-нет, что вы. Нервно хохотнув, Маркус выпадает из реальности. И следующие минуты, часы, вечности сжимаются с огромной вселено до размеров ярко-красной точки, пульсирующей в такт двум загнавшимся в кровавом ритме сердца телам.
Хо-ро-шо.
Сил и мыслей на какие-то ласки не хватает. Звериные инстинкты, сильные после полнолуния, никуда не делись пока и обострены до ужаса. Не очень это хорошей идей было – сразу после трансформации.
Но уже поздно. Уже некуда назад. Некуда.
Пульсация взрывается где-то в центре мозга яркой вспышкой – как рождение супер-новой. Грим громко то ли рычит, то ли стонет имя своего блондинистого наваждения. Вжимает его в плитки душевой кабинки. Еще бы чуть-чуть – и до хруста чужих позвонков. но сил не хватает. Коленки только глупо дрожат.
Грим дурак. Самый настоящий. Потому что находит в себе дурости выключить воду, дошлепать в туманной дымке после-секса до каевой кровати и свалиться туда вместе с ношей. И притянуть Кая к себе, с собачьей нежностью ведя носом по теплой румяной щеке, царапая щетиной, целуя в ухо. Обнимая крепко. Хрен убежишь теперь, мол. И тихо на ухо: «Понять только не могу, кто кого поимел. Ты меня морально, али я тебя..» И смеется. Надтреснуто, хрипло. В общем, как обычно.
Только не всё как обычно. Точнее всё не как обычно. Раньше Маркус валялся на каевой кровати одетый. Спокойный. Напряженный слегка от того, как Бельмор затаенно дышит рядом, наблюдает. А теперь Маркус прижимает Бельмора к себе. И никому, никому он теперь больше не позволит дотронуться до этого неадекватного непонятного чуда с руками художника. Никому. Слышишь, ты, грёбаное мироздание?
Дыхание приходит в норму, ураган Катрина в солнечном сплетении на время утихает. И Маркус думает, что такой секс ему по нраву. Ну очень. Ну совсем. И серьезно сообщает Каю:
- А теперь ты оденешься, пойдешь ко мне домой и принесешь мне одежду. И меня не колышит, что у тебя что-то там болит.
Сам мистер Серьезность, честное слово. И ведь правда же не колышит. Ну, почти..